Георгес или Одевятнадцативековивание - Страница 5

Но я себя сбить на полемику не позволил.

- Девятнадцатый, между прочим, век, - сказал я.

Ревизоровской немой сцены я не добился, меня сначала просто не поняли, потом не поверили, и вот тогда я вытащил из шкафа заветную книжицу. Тогда они вежливо удивились - мол, надо же. Если бы я им блок "Мальборо" предъявил, удивления было бы больше, ей-богу.

Но все равно я им все показал и рассказал - сам не знаю зачем. Я до этого даже Вере Георгеса не показывал, а тут что- то не выдержал. Синдром мидасовых ушей - сам название придумал, есть такая легенда в библии.

Дамы похихикали, а окосевший Манолис к тому времени уже так въехал в политику, что переключить его на что-нибудь другое, даже на баб, было теоретически невозможно.

Он мрачно меня выслушал и, криво усмехнувшись, сказал:

- Во-во. Как с кружки пива. С таких вот малостей все и начинается.

Я вспомнил "началось" Влад Яныча.

- Что все?

- Да все! Просто все. И больше ничего - одно все. Вы что, не видите, что творится? Эти кадеты разные с их "гассспадами", эти новые русские, этот "коммерсант" с его ятями...

- Твердые знаки, - поправил я. - Там не яти, там твердый знак на конце. Неплохая, между прочим, газета.

- Нет, вы в самом деле не видите? - невероятно изумился Манолис?

Он попытался мне объяснить, в чем я слеп, стал размахивать руками и столкнул свой стакан на пол. Раскрасневшаяся Тамарочка не сводила с меня воющих от восторга глаз (я заметил - бабы иногда от меня просто балдеют. Редко, правда). Вера улыбалась пространству и ненавидела.

- Мы переходим на лексику и даже на графику девятнадцатого века. У прал... плар... пар-ла-мен-мен-таррррриев появились бородки и песне... песне... пенсне, вот! Атомных станций уже не строим, скоро откажемся от пара и эльтричества. Даже тумбы... ну элементарные, ну обыкновенные афишные тумбы... (тут Манолис резко мотнул головой и сам чуть не упал вслед за своим стаканом) даже они оттуда. Теперь вот книжка вот эта. Коммунисты! Тьфу!

Манолис был предельно возбужден. Я отодвинул от него верин стакан и сказал успокаивающе:

- Ну и что здесь такого плохого? Я в том смысле, что ничего такого вообще нет и Георгес тут ни при чем. Наверняка объяснение есть конкретное... какой-нибудь типографский трудящийся - ведь сейчас такое печатают, что и не захочешь, а сбрендишь.

- А я вот хочу, а не получается, - многообещающе вставила Тамарочка.

Но, повторюсь, меня так просто не собьешь. Я продолжал, как бы не слыша (глядя только):

- Но даже если и так, даже если все идет к этому самому... ммм...

- Одевятнадцативековиванию, - с потрясающе четкой дикцией подсказал Манолис, - вековивавуви.

- Ага, подтвердил я. - Точно. К нему самому.

И замолчал.

Он меня сразил этим своим "одевятнадцативековиванием". Он глядел гордо как победитель. Он ждал оваций. Тамарочка поморщилась, а Вера на секунду перестала ненавидеть пространство.

- К нему самому, - осторожно повторил я. - А, да! Ну вот хорошо...

- Хорошо, - с угрозой подтвердил Манолис.

- Вот хорошо, - продолжал я. - Все к этому самому катится. Ну. И что здесь дурного.

- Дурнаго? - негодующе взвыл Манолис. - Дурнаго? Ты сказал, что здесь дурнаго?

- Дурнаго здесь мнаго, - томно встряла Тамарочка. - Я, например, назад не хочу. Хочу, чтобы как в Америке, чтобы в кайф!

Тут и Вера вздумала посоревноваться с Тамарочкой в искусстве стихосложения.

- Если хочете дурнаго, опасайтеся люмбаго, - с великосветской ухмылочкой выдала она.

Я, наверное, тоже был от выпитого немножечко не в себе, потому ни с того ни с сего что поспешил ознакомить общество со своим новым рекламным виршем. Я воскликнул:

- Никогда не делай культ

Из машины ренаульт.

Если ты не идиот,

Пересядь на певгеот! Вот!!!

- Что! Здесь! Дурнаго???? - почти вопил Манолис, не слушая никого. - Да вы еще "назад к природе" скажите, черти зеленые!

Я пожал плечами.

- Авек плезир. Назад!! К природе!!

В стену постучали.

Мы были безбожно пьяны и с восторгом несли всякую ахинею. Она казалась нам исполненной великого и сладкого смысла. Только изредка, словно удары далекого колокола, вдруг охватывали меня порывы тревожного и торжественного чувства - в эти секунды с безумной яркостью вставала передо мной картина нашей попойки. Цвета, контуры, ароматы, прикосновения... звуки! - каждое из ощущений пронзало. Именно что пронзало.

- Ах, как хорошо мы говорим! - вдруг пропела Тамарочка, горделиво поправив великолепную прическу, которую я почему-то не заметил сразу. Это даже как-то и странно, что я ее сразу-то не заметил. Неожиданно до меня дошло, что самое главное у Тамарочки - ее прическа, очень какая-то сложная, многоэтажная, со спиральными висюльками, сплошное произведение искусства. И разгневанная ведьмочка Вера, дженьщина-вамп, черненькая, маленькая, с огромными сверкающими глазищами, казалась по сравнению с ней существом совершенно иного рода, ее красота ни затмевала тамарочкину, ни тушевалась перед нею - абсолютно то есть разные вещи. Два совершенства, инь и янь, белое и черное, не отрицающие друг друга, не подчеркивающие друг друга, а только друг с другом соприкасающиеся.

И она больше не ненавидела, моя Вера. Гнев ее переплавился во что-то другое, такое, знаете, символическое, из Делакруа, к людям живым отношения не имеющее.

Ни с того ни с сего она вдруг с пафосом продекламировала:

- Не вырвусь, не вырвусь

Из томного плена

Володина толстого, гордого члена!

Я зааплодировал, а Манолис скривился:

- Пошло, дамы и господа. Пошло и противно. Пфуй!

Мне вдруг показалось, что он прав и я подтвердил:

- И негуманно. По отношению к окружающим.